Ваш браузер устарел. Рекомендуем обновить его до последней версии.

Афиша «Звезда пленительного счастья» с дарственной надписью В. Мотыля: 
Брат мой, Изя! Не знаю, что для меня большая радость – твоя музыка или общение с тобой! 
Твой всегда В. Мотыль 
Матвеевское, 1981 год, май, 23-еАфиша «Звезда пленительного счастья» с дарственной надписью В. Мотыля: Брат мой, Изя! Не знаю, что для меня большая радость – твоя музыка или общение с тобой! Твой всегда В. Мотыль Матвеевское, 1981 год, май, 23-е

10 ноября 1975 года состоялась премьера кинофильма Владимира Мотыля "Звезда пленительного счастья" (2 серии). Выход фильма в широкий прокат в декабре того же года был приурочен к 150-летию восстания декабристов.

«Звезда пленительного счастья» – потрясающий, блистательный, трогательный, героический фильм вне времени и конъюнктуры. Он о патриотизме, верности и чести, о любви русских женщин к своим опальным мужьям. Это восхитительная ода любви, верности и преданности.

Из воспоминаний Исаака Шварца:

«Звезда пленительного счастья»…

 Это наша третья с Володей Мотылем картина. Ну, здесь, как говорится, мне и карты в руки. Я очень люблю литературу и историю первой половины ХIХ века и по своим эстетическим позициям я стою ближе к ней. Мне кажется, в том веке жизнь была интереснее, глубже, содержательней, чем наша суетная жизнь ХХ века. Декабристы… Сейчас на них можно смотреть по-разному: революционер, не революционер… Я боюсь всяческих революций, с детства зная, как это ужасно, когда ночью у тебя ни за что, ни про что, отнимают отца, который никого не убил, ни у кого ничего не украл. Я видел судьбы других людей, страшные сцены прощаний с родными в ленинградской тюрьме «Кресты». Уже тогда, в юности, видя все эти уродливые, карикатурные явления я понял, к какому кошмару, вырождению и декадансу, к какой двойной бухгалтерии приводит революционная идеология. Человек думает одно, говорит другое, а делает третье. Наши сегодняшние коммунисты пытаются доказать, что их идеология по набору заповедей имеет большое сходство с христианством. Но почему-то все революции пахнут кровью, а наша – так просто воняет до сих пор. Кстати, по сценарию, написанному Мотылем совместно с А. Салынским, на Киевской киностудии им. Довженко он поставил замечательный двухсерийный телефильм "Жил-был Шишлов", к которому я тоже писал музыку, посвящённый уродливым перекосам общественной жизни российской глубинки в результате большевистской ломки традиционных ценностей. Почему я делаю такой экскурс? Чтобы было понятно моё отношение к декабристам. Это были идеалисты, а не революционеры. Хотя среди них были и экстремисты. Предтечи, как бы предшественники Ленина. А в основном, это были люди, видевшие негативные стороны царизма, крепостничества. Почему я так жалею этих людей? Потому, что я убеждён в их стремлении к чему-то хорошему, светлому, просто средства были выбраны неправильные. Они очень сильно ошибались. Вот и Пушкин, умнейший человек своей эпохи, когда император спросил его, что бы он делал в этот день, если бы находился в Петербурге, без колебаний ответил: «Я бы пришёл на Сенатскую площадь». Это был долг чести. Совести. Если вдуматься в этическую сторону декабризма, декабристы были образцом национальной гордости. Если бы кто-нибудь из этих благороднейших людей знал, во что это выльется… Потом большевики, будущие экстремисты, пытались их взять как бы на свое знамя, но это было большой натяжкой. Сейчас всё переосмысливается, я имею в виду нашу несчастную историю, но декабристы продолжают оставаться явлением особым. Я много читал об этом времени, беседовал с людьми, посвятившими себя изучению этой эпохи, такими как Юрий Лотман, Натан Эйдельман, т.е. пришел к этой работе подготовленным. Более того, я хорошо знал творчество Пушкина, его время, поэтов и писателей того времени. Это для меня идеальный период. Ведь недаром царствование Александра I называли благословенным. Все это для меня было эмоциональным мощным импульсом к написанию музыки.

Здесь очень важно было сочинить музыкальную тему. Поиски решения музыки совпали с моими личными, душевными переживаниями, это был для меня очень тяжелый период, что, конечно, наложило свой отпечаток на то, что я писал. Совпало всё. И «Не обещайте деве юной любови вечной на земле», «Песенка кавалергарда», тема Анненкова. Это одна сторона. А другая сторона – тема жён декабристов. Декабристов и их жён я воспринимаю как единое целое. Святые женщины. Они проявили такую силу воли, такую силу духа, такую преданность… Это не просто любовь, это не только любовь. Это чувство долга…

Песне была уготована счастливая судьба. Она живёт до сих пор и её очень многие любят. Она про всё и навсегда, поэтому и молодые и старики любят её, каждый по-своему. Я бесконечно признателен Окуджаве. Пожалуй, на другие слова я бы не смог написать такую песню.

Одним словом, я очень доволен своим вкладом в этот фильм. Что-то существенное удалось найти. Это странная картина, которая многим не нравится. А у меня, когда смотрю на экран, нет-нет, да скатится слеза. Что-то важное в фильме Мотыля заложено, аура какая-то существует, мощная аура. Приём монтажа может показаться парадоксальным, запутанным, но, на мой взгляд, он очень верный. Именно рваность монтажа задаёт верный ритм, спрессовывает время.

На телевидение и на «Ленфильм» приходили тысячи писем от зрителей. Мне присылали выборочно некоторые из них. Женщины писали, что ревели в голос, спрашивали, кто написал музыку. Мужики сопли не распускали, но выражали благодарность. Многие картину не принимали, выражая такое мнение, что только музыка помогла всё связать и правильно расставить акценты. Даже Эйдельман, потрясающий знаток истории литературы – у меня много его книг с дарственными надписями, он стал моим настоящим другом, часто у меня бывал, и беседы, общение с ним обогатили меня невероятно – так вот, он писал рецензию на эту картину, очень критическую. У него, как у историка, были претензии к Мотылю, но была там и такая фраза, что всё-таки две слезинки с его глаз упали… Ещё я знаю одного человека, которому не понравилась ни картина, ни музыка. Это режиссёр Сергей Микаэлян (мы с ним когда-то делали картину «Расскажи мне о себе», где звучала песня на стихи Окуджавы «В нашем доме война отгремела»). Он мне сказал: «Знаешь, Исаак, картина мне не понравилась, а музыка ещё меньше. Что ты написал такую сентиментальную музыку. Слюни распустил. Это же подвиг! А где героическое начало?».

В данной ситуации он для меня был человеком, который чего-то не понял. Я прислушиваюсь, если меня ругают, а на это замечание я не обратил внимания. Потому, что ставил перед собой совершенно другую задачу. Подвиг, геройство декабристов – это то, что лежит на поверхности, это же глазами можно увидеть. Я понимаю, что не понравилось Микаэляну. То, что мне особенно дорого. На Сенатскую площадь идут действительно герои, они возбуждены и воодушевлены, надеясь на победу… Какая там победа!... И в музыке звучит пронзительная тема, едва ли не лучшая, которую я написал за всю свою жизнь. Один провинциальный корреспондент выразил в одной фразе всё то, что я хотел вложить в эту музыку: «…14 декабря. На Сенатской площади лихорадочное напряжение. Чем всё обернётся? Лишь пронзительно-печальная, нежная и задумчивая музыка знает всё. Это взгляд из сегодня. Это наша печаль и гордость звучат в ней…».

И когда мне музыканты говорят, что эта тема на уровне Рахманинова, на уровне лучших образцов лучшей классической русской музыки, это для меня чрезвычайно высокий комплимент, но я его принимаю.

На «Звезде пленительного счастья» мы с Володей Мотылем чуть не стали врагами. Записывали песню «Не обещайте деве юной…». Он её не понял, хотя слышал её в рояле. В моей практике это был уже не первый случай, когда режиссёр с энтузиазмом принимает музыку в рояле, а в оркестровом звучании ему та же музыка не нравится. Мотыль стал говорить, что я не то написал. Завязался жестокий спор. Каждый из нас отстаивал своё видение песни. «Нашла коса на камень». Дошло до того, что я в пылу спора сказал ему: «Володя, ты же ничего не понимаешь в музыке, поэтому доверься мне». У него заходили желваки, он с ненавистью посмотрел на меня, взял пальто и молча покинул зал записи музыки. Появился через час. Внешне был спокоен и до конца записи не произнес ни слова. При прощании мы молча кивнули друг другу головами и разошлись в разные стороны. Потом, встречаясь в коридорах студии, мы, всё так же молча, раскланивались. Через некоторое время я узнал, что Мотыль вышел на перезапись. Есть в кино такое действо – перезапись. Это когда сводят на одну пленку реплики, диалоги героев, все шумы картины и подложенную музыку. Я решил проверить, правильно ли он подложил музыку. Пришёл в монтажную и попросил его показать готовую первую часть картины. Он оставил меня с монтажёром и ушёл. Посмотрев эту часть мне показалось, что музыку он «зажал», что её почти не слышно. Попросил монтажёра найти Мотыля. Он пришёл и я, с несвойственной мне яростью, накинулся на него: «Володя, я понимаю, ты на меня сердит, но при чём здесь моя музыка! Ты надел на неё не один, а три презерватива! Это никуда не годится! Я сам буду делать перезапись!». Как это ни странно, он не стал спорить со мной. «Пожалуйста, делай», – сказал он сквозь зубы и хлопнув дверью покинул монтажную. Я деловито сел за ручки, как будто делал это всю жизнь, и, давая указания монтажёру, приступил к этому священнодействию. Продолжалось это несколько дней. Мотыль в монтажной не появлялся. Появился тогда, когда я, торжествуя победу, пригласил его на просмотр. Конечно, свою музыку я в обиду не дал. Музыка была на первом плане. Она доминировала. То, что не было никакого баланса между диалогами, шумами и музыкой, я понимал, но, «закусив удила», не сдавался, категорически потребовал от Мотыля, чтобы он не смел ничего исправлять.

В следующий раз мы с ним встретились уже в Госкино на приёме картины. Всё так же, косо глядя друг на друга, молча раскланялись и сели далеко друг от друга. После просмотра, когда в зале зажёгся свет, все присутствующие чиновники бросились ко мне с поздравлениями, говоря всяческие комплименты мне и моей музыке. Я сразу понял, что являюсь для них тем «спасательным кругом», «громоотводом», который поможет им сохранить лицо, не сказав ни одного доброго слова Мотылю о картине. Меня же она очень тронула. Конечно, с первых кадров я с радостью и облегчением понял, что от моей самодеятельности на перезаписи не осталось и следа, что Мотыль всю перезапись сделал заново. Всё звучало блестяще.

Мотыль в полном одиночестве сидел на своём месте. Рядом с ним никого не было. У меня защемило сердце, не от жалости к нему, нет, – от той несправедливости, необъективности, подлости киночиновников. Я подошёл к нему, искренне поздравил с замечательной картиной, извинился за своё хамство. Мы обнялись, расцеловались. Я был прощён. Больше в наших отношениях не было места никаким, даже маленьким, шероховатостям. Было только уважение, любовь и нежность.

Наверх

На главную страницу

Новости

Архив событий

- Перейти на предыдущую страницу